“Мои дети – не жертвы, они – борцы за Беларусь”

Разговор с матерью политзаключенных Вячеслава Сивчика и Константина Лукашова.

– Галина Васильевна, вы человек уникальный – мать сразу двух политических заключенных. Как живется маме двух сыновей, прошедших репрессии? Вдвойне тяжелее?

– Знаете, когда в 1996 году Славу задержали, у меня был шок. К сожалению, сейчас такие задержания стали почти обычным явлением в нашем обществе. Мне кажется, что уже даже неприлично, когда патриотически ориентированный человек не сидел ни разу. К сожалению, люди, которые любят свою Родину, проходят через такие испытания.

Конечно, трудно… Самое сложное в этой ситуации – это твоя беспомощность. Как бы там ни было, какой бы возраст не был у сына… Славе на момент ареста было 33 года, кажется, взрослый человек уже, два сына у него, самостоятельный… Но у меня было такое чувство вины перед ним, что ничего не могу сделать! Хотя на то время, если сравнивать даже со временем, когда Костю посадили – с 2006-2007 годами, и особенно если сравнивать с сегодняшним временем, тогда был… ну не то что разгул демократии, но все-таки были какие-то возможности куда-то обращаться. По крайней мере, мы ничего не могли сделать, но у меня было ощущение, что я делаю все для него. Был тогда Верховный Совет, я туда пошла к Людмиле Грязновой. Депутаты собирали подписи за Вячеслава и Юрия Ходыко. Был Геннадий Карпенко, который очень тепло относился и к Славе, и ко меня. Когда видел меня, сразу спрашивал, какая помощь нужна. Валерий Костко, помощник Карпенко, тоже.

Правда, также были странные и – ну просто сюрреалистические эпизоды. Вот, например, задержали Анну, жену Вячеслава, а у нее семимесячный сынишка, она еще была кормящей матерью. С сыночком сидела моя мама, за 80 лет ей было. Я прибежала к Костко и говорю: «Валера, что делать? Анну задержали”. Он позвонил в суд. Представляете: в суде пошли навстречу! Не то что сразу освободили, так как малое дитя – ее судили без очереди.

По сегодняшним временам кажется, что такие гуманисты и очень человечные люди у нас были. Но когда я оглядываюсь на эти годы – правовое поле, в котором мы живем, уже настолько скукожилось, даже не как шагреневая кожа, оно скукожилось, наверное, до размеров скорлупы перепелиного яйца. Потому что получается так, что мы не можем нигде добиться справедливости. У нас нет прокуратуры, у нас известно какие суды… Если раньше суды делали вид, что они разбираются, то теперь они уже действуют абсолютно нагло. Они не позволяют брать свидетелей со стороны потерпевших, им это не нужно, потому что им достаточно того, что говорит омоновец, или спецназовец, или просто милиционер. Причем и судьи, и те, кто находится в зале суда, понимают, что это ложь, и вот это меня страшно пугает. Пугает, что сейчас сидят дети снова на Окрестина, и Слава сидел за так называемую нецензурную брань, и как-то общество на это смотрит… Ну, подумаешь, 15 суток, подумаешь, 10 суток! Может, еще и страшнее вот это вранье, с этого начинается – с маленькой лжи, хотя она, по сути, не маленькая…

– Вы молитесь возле Красного костела за освобождение политзаключенных. Как это началось и как к вам относятся люди, которые вокруг вас?

– Я вот начала говорить, что у нас нет ни прокуратуры, ни суда, который абсолютно беспомощен, где никто не воспринимает доказательства адвоката. И, кстати, поэтому у нас и осталось одно упование на Бога. Больше ни к кому мы не можем обращаться. Вот такая ситуация: мы можем только молиться Господу Богу.

Я даже не скажу, что эти молитвы организовала я или кто-то еще – это получилось почти спонтанно. После 19 декабря 2010 года люди стали подходить к костелу в разное время, зажигать свечи, возлагать цветы, ведь именно на этом месте было месиво и страшное побоище. И как-то потом образовалась группа людей, и мы уже стали договариваться, что собираемся в восемь часов, когда 19-го закончились выборы, когда были такие все счастливы, что столько людей вышло… И вот в этот час мы начинаем молиться.

Сначала месяца четыре, а может, и пять нас ежедневно снимали спецслужбы. Даже по несколько камер было. Я поражаюсь, сколько денег у нашего государства, что к нам отправляют сотрудников с камерами. Ну что там снимать? Молитву, причем несколько месяцев, одно и то же, ничего там нового. Ну, может там изменяются немножко люди, но не настолько сильно. Потом камеры исчезли, но, может, там уже стоит какая камера стационарная (с горькой улыбкой), я не знаю, у нас всего можно ожидать. Но сейчас они уже стали приходить только 16-го и 19-го снимать нас. Это две такие для них “опасные” даты. 16-го – день солидарности по Красовскому, Гончару и всех пропавшим, а 19-го – день разгона последней Площади.

Кстати, это был день моего рождения. Это второй день, который мне так испортила власть. Первый раз – когда мне исполнилось 65 лет, арестовали Костика.

Я не была лично на акции 19 декабря. Туда ушли все мои гости, а мне сказали: “Ну как ты пойдешь, у тебя же сегодня день рождения! Ты нас жди!” И я, конечно, готовила праздничный стол, ждала, что они придут ко мне. Я стояла у окна, смотрела на этих счастливых людей, я говорила: “Боже! Спасибо тебе! “Я была так счастлива, это был такой подарок! Но потом, но потом!.. Это невозможно… (плачет)

– Ждали гостей – и вы увидели, как людей бьют?

– Да, я увидела… Мало того, это был не разгон – это было что-то ужасное. Брали людей в каре – и просто колотили. Вот когда наше БТ сравнивает этот разгон с разгонами в Париже, где мародерствуют, или в Лондоне, где бьют витрины, с этими мирными счастливыми людьми, которые шли – я скажу, что это не просто некорректно – это цинично и подло было. Эти люди ничего не делали злого, они законы никакие не нарушали, когда шли. Их не разгоняли – их просто репрессировали. Одно дело, чтобы взяли бы и разогнали, люди бы ушли, но людям не давали уходить, и это было ужасно. Это было на моих глазах. Не передать…

– Я знаю, что вы помогаете иногородним родственникам политзаключенных. Перед нашей беседой у вас была мама Сергея Коваленко (разговор происходил, когда Сергей еще не был освобожден – авт.). Как у вас так получается?

– Знаете, когда я сама прошла через эту боль, эту невозможность помочь… Я человек все-таки активный, у меня много друзей. Мне легче, конечно. А потом я увидела первую женщину, у которой тоже посадили сына… Это была мать Славомира Адамовича. Славомира посадили раньше, его тогда еще не признавали узником совести, это потом признали. Сначала – Вячеслава и Юрия (Сивчика и Ходыко – авт.), А уже потом Адамовича, после. Почему-то это некоторое время замалчивалось, несмотря на то, что он был журналист… И вот я вижу: такая убогая женщина, со стоптанные ножками… Приехать ей из-под Будслава – это с несколькими пересадками, с этими узлами, вещами, передачами… И не было где ей даже остановиться. И я ее пригласила к себе, после этого ей уже стало легче, она могла переночевать. А то как бы она была ночью? Или на вокзале, или как-то надо еще и возвращаться, предварительно Побегав здесь… Тяжело… И вот так мы с ней подружились…

Потом мы стали собираться вместе. Мы были известны в не очень широких кругах как так называемый “Леди Клаб”. Мы так не называемся, потому что в нашей стране это звучит как-то претенциозно, и все начинают какие-то насмешки делать, если так скажешь. Но мы, матери и жены “политических”, собирались и вместе обсуждали свои проблемы, причем независимо от того, сидит еще кто-то из наших родственников сейчас или когда-то сидел. Это была группа матерей и жен, которых преследует режим. Слово “жертвы” не терплю, мои дети тоже не считают себя жертвами. Они – не жертвы. Они просто борцы за Беларусь, за нормальную белорусский страну, демократическую, европейскую.

Одно дело, когда человек с адвокатом разговаривает и работает, другое – когда уже проходил через аресты детей, передачи, поиски защиты, и поэтому может передать свой опыт, дать информацию, куда со своей бедой можно пойти.

Кстати, когда Слава сидел, не было ни одной заведения, где бы я ни была. Я стучалась повсюду. И в Красный Крест, но там все страшно боятся потерять теплые места. Они мне кричали, что “нет у нас политзаключенных”. Я все равно шла. И случайно там встретила людей из международного Креста, и все рассказала о Ходыко и про Вячеслава, что они голодают. Когда их предупреждали, что это “уголовники”, я убеждала, что это “политические” заключенные. Кстати, и сейчас, хотя в Минске есть представительство Красного Креста, мы ничего не смогли добиться, потому что они работают с властями, они не помогают никому. Я думаю, что их не волновала судьба ни Дмитрия Буланова, который в тюрьме болел, ни Сергея Коваленко, который держал длинную голодовку…

(Продолжение следует)

Другие политические заключённые

  • Анатолий Шумченко
  • Александр Здвижков
  • Владимир Некляев
  • Василий Старовойтов
  • Вячеслав Сивчик