Почему репрессивная машина в Беларуси настолько развита? Почему люди, которые работают в милиции, КГБ, тюрьмах соглашаются выполнять приказы, которые часто идут не только вразрез с законодательством, но, главным образом, вразрез с совестью и человеческой моралью? Об этом с palitviazni.info рассуждает Ирина Халип, собственный корреспондент российской «Новой газеты» по Беларуси, жена политика, кандидата в президенты Андрея Санникова.
Ирина Халип: Это не какая-то национальная черта, здесь надо искать корни и в истории, и в том, что исторически люди в нашей стране живут в страхе, причем в таком состоянии они живут поколениями, и вот в результате у них происходит деформация сознания, деформация совести. Им кажется, что если они выполняют какой-то преступный приказ, то и ответственности за это никакой не будет. Мол, есть некое достаточно большое зло, а вот я совсем маленький человек, у меня совсем другая жизнь, нужно кормить семью, как-то жить, получать деньги. Так может, если я отойду немного от своей совести, то ничего не будет. Ответственность, по их мнению, ложится на это зло. Но это ошибка. Они не понимают, что отвечать будут все. Недаром же, во всех странах, по любому законодательству, если совершается какое-то заказное преступление, то и тот, кто заказал, и тот, кто совершил – оба идут на скамью подсудимых и несут ответственность.
– Тем не менее, сегодня не приходится говорить, что случаи такого заказного преступления единичны. Насколько распространена практика пыток и пресечения границ законности и нравственности?
Ирина Халип: Я думаю, что это уже система, а не какое-то количество локальных случаев. Мы перешагнули ту критическую массу, после которой случаи переросли в закономерность и мы должны честно это признать. И это трагедия общенациональная. Если кто-то этого не понимает – очень жаль.
– А есть осознание в общество этого? Или не хватает еще чего-то в сообществе?
Ирина Халип: Не хватает прежде всего понимания, что все эти испытания могут быть с каждым. Понимаете, пока в абсолютном большинстве недовольства общей ситуацией, властью, жизнью, все-таки сохраняется наивная и безрассудная надежда, что авось меня это обойдет, минет. Со мной это никак не должно случиться, ведь я живу достаточно тихо. И пока это мнение сохраняется, скажем так, будет достаточно трудно. Но эта позиция – моя хата с краю – это аморально. По крайней мере, мне это таким образом представляется. Вот будто бы здесь проходит линия фронта, а тут отсижусь себе тихонько. Ты отсиживаешся, а вот твой сосед, родственник оказался в эпицентре. Если молчишь – то тем хуже для тебя.
– А с теми, кто имеет свое мнение и не хочет молчать, власти ведут безжалостную войну? Насколько сложная ситуация, по Вашему мнению, с соблюдением прав человека?
Ирина Халип: Именно Павел Северинец очень точно охарактеризовал происходящее. После суда надо мной в июле он мне позвонил и сказал, что поздравляет, мол, одной несвободой стало меньше. В том смысле, что снято ограничение на возможность выйти вечером из дома, не открывать дверь милиционерам. Мы по прежнему остаемся в несвободной стране. И те, кто прошел через тюрьмы, суды, не может чувствовать себя свободным юридически, так сказать. Я не говорю о внутренней свободе, которую у нас никто отнять не может, даже в суде, тюрьмах, потому что мы морально, духовно оставались свободными. А потому говорю о свободе юридической. Ведь пока человек не реабилитирован, в этом смысле он не может быть свободным. Поэтому я против этой терминологии “Бывший политзаключенный”. Сейчас в стране нет такого определения. Мы все остаемся действующими политзаключенными, пока существует эта власть, которая нас бросила за решетку. То, что сейчас происходит с Еременком, Парфенковым – тому яркое свидетельство. В качестве примера расскажу историю, которую мне недавно озвучил Виталий Рымашевский. В его районе произошло какое-то преступление, и милиционеры звонили политику. Ведь у них автоматически срабатывает процедура – обработка ранее осужденных. А мы все ранее судимые. Если человека задержат даже во время какой-то акции – то это уже рецидив. Например, тот же Северинец не считался ранее осужденным, формально с него была снята судимость. Но в нашем деле уголовном был присоединен его прошлый судебный приговор. Мол – опасный преступник и на скамье подсудимых уже не в первый раз.
– Говоря о внутренней свободе и желании режима задушить ее, по Вашему мнению, как далеко власти, контролеры, силовики могут зайти в своих попытках уничтожить это внутреннее состояние человека? Существует ли какой-то предел?
Ирина Халип: Мне кажется, что все возможные пределы уже переступили. Вообще знаете, это пока что на каком-то метафизическом уровне, но меня не покидает такое вот чувство, что как будто бы Лукашенко жаждет жертвы, кровавой жертвы. Ему нужна чья-то жизнь. Вот когда Сергей Коваленко, которого осудили за вывешенный флаг на новогодней елке в Витебске, объявил голодовку и уже находился на какой-то даже границе жизни и смерти, и мне казалось, что если что-то, не дай Бог, произойдет с ним, то это станет настоящим счастьем для Лукашенко. Понимаете, это эмоциональное, метафизическое чувство, но мне кажется, что оно так и есть.
