Журналист-политзаключенный на собственном опыте испытал, как резонанс и солидарность в обществе влияют на человеческие судьбы.
– Господин Андрей, давайте, пожалуйста, вспомним: как разворачивалось Ваше политически мотивированное уголовное дело? Какими были условия содержания во время ареста?
– Дело было возбуждено весной. Началась она так же, как и предыдущее: КГБ начал проверку по поводу моих статей, которые были размещены на “Хартии-97” и “Белорусском партизане”. Экспертизы проводили эксперты, которых выбрал КГБ. Я даже на тот момент не знал, что такая экспертиза проводится, не имел никакой возможности предложить других экспертов, обратиться к экспертам с вопросами и т.д. В результате мои статьи сочли клеветой на Лукашенко. Я был арестован, провел на этот раз в гродненской тюрьме 9 дней. После меня выпустили под подписку о невыезде.
Если говорить об условиях содержания, то они ничем не отличаются от того, что я говорил в 2011 году, когда по предварительному делу там находился. По сути, как не было горячей воды летом, когда я сидел, так и нет, помыться нормально возможности тоже нет. В то же время какой-то брутальности в отношении себя или людей, которые там были, я со стороны охраны не видел, поэтому говорить об этом я не могу.
– А насколько выполняются внутренние правила содержания, права человека? Насколько реализовано право на прогулку, на свежий воздух, на квалифицированную медицинскую помощь, если узник заболеет?
– Безусловно, с этим всем есть вопросы. Ну, во-первых, надо отличать мою ситуацию от ситуации привычного человека, которого арестовали. Был большой резонанс по моему делу, и, соответственно, когда я требовал что-то, что мне по закону положено, я это всегда получал. Иногда приходилось писать жалобу. Так было, например, с прогулкой, которая должна быть два часа, а всех выводят на один час. И только после того, как я написал жалобу, начали выводить нашу камеру на два часа на прогулку. Но ведь понятно, что это – система, она не простит, если человек борется за свои права. Выводили в наихудшее время. Весь корпус – с утра, когда еще нет такой жары, а нашу камеру за то, что мы такие – “бушевали”, требовали, – выводили, когда была самая жара. И мы гуляли два часа, но – под палящим солнцем. Охрана радостно усмехалась, говорила: “Ну вот, вам солнце в лицо светит”. Я говорю: “Ну, ничего! Главное, чтобы законодательство единообразно выполнялось”. Вот так было, что касается охраны.
Что касается медицинской помощи, то здесь также был конфликт. Я писал жалобу в связи с тем, что вызвал врача перед судом (просто простудился – температура и т.д.), а врач не пришел. Потом я написал жалобу. Меня вызвал начальник медицинской части тюрьмы. Мы с ним поговорили, и он сказал: “Хорошо. Не будем скандалить по этому поводу. Будут всегда приходит врачи, когда будешь писать. Пишешь заявление на мое имя, что требуешь врача (такой порядок вызова врача в камеру), и так будет” . И действительно так было после этого.
Но когда в тюрьму попадает обычный человек, его могут посадить в камеру, где, например, сидит много людей. Я сидел в корпусе, который называется “американка”, там камеры небольшие, они рассчитаны на 4 человека. А есть корпус-“бастион”, там камеры большие, там может сидеть двенадцать человек, двадцать, сорок даже. Такие камеры есть, они переполнены, вот там может не хватать места, где спать, например. Я слышал от людей, что есть такие камеры, где не хватает места и спят по очереди, именно в корпусе № 2 – “бастионе”. По сути, это система “заточена” на то, чтобы человека сломать, запугать, чтобы он не боролся за свои права, сотрудничал со следствием… Вот это подход к человеку, который попал в тюрьму, такая атмосфера вокруг этого создается. И чтобы переломать вот это – нужно иметь внутреннюю силу, чтобы этому противостоять. Кто-то, попадая в тюрьму, начинает сотрудничать со следствием, начинает соглашаться, а кто-то начинает писать жалобы и за что-то воевать, и если этот человек последовательно себя ведет и добивается своих прав, есть шансы, что он этих прав добьется. Ну и, по крайней мере, я говорю, что в гродненской тюрьме я не увидел такого “беспредела” со стороны администрации, о котором мы слышали и который происходил с Дашкевичем, с Андреем Санниковым… Слава богу, в гродненской тюрьме пока нет свидетельств, что что-то такое происходит.
– Сама процедура подачи жалоб – насколько она хорошо работает? Вы просто говорите охраннику, что хотите подать жалобу?
– Да.
– И как они реагируют? Ведь они же понимают, что вы жалуетесь на них…
– Обычно жалоба подается, когда обход. Вечером сменяется охрана, приходит новая смена, и можно подать написанную жалобу. Можно обратиться, если, скажем, нет ручки – сказать, что нужен лист бумаги и ручка написать жалобу, и это абсолютно нормально.
Моя ситуация не показатель, прежде всего потому, что был большой резонанс, был большой интерес к делу. Знали, что, если что-то со мной происходит, просто так это не пройдет. И это влияло. Если попадает человек, дело которого не вызывает резонанса, с привычным каким-то уголовным преступлением – у него совсем другая ситуация, конечно. И бороться за свои права ему гораздо сложнее.
– Значит, лучшая поддержка заключенного, если он сидит – большой общественный резонанс?
– Конечно. Но прежде всего – чтобы в тюрьме знали, что за судьбой этого человека следят на свободе, следят средства массовой информации. И тогда будут соответствующие отношения. Ведь если они будут знать, что человек одинок и его судьба никого не беспокоит на свободе, ему будет гораздо сложнее.
