Сайт palitviazni.info начинает печатать статьи политзаключенного Дмитрия Дашкевича из тюрьмы.

Дмитрий Дашкевич пишет из гродненской тюрьмы специально для газеты “Народная воля” и сайта charter97.org. Первый рассказ – “Воронье”.

“Я всякое видел, и думал, что ничто меня уже не удивит в этой системе, но никогда не говори никогда, ведь такой неадекватности я еще не встречал”, – объяснял я старшему лейтенанту, представителю Департамента исполнения наказаний, который приехал проводить проверку по заявлениям в мою защиту от Настечки, которая борется за меня 2 года (да какие там два!), госпожи Марины, которая борется за Николая Статкевича, и пастора моей церкви, Антона Бокуна.

А началось все в первый же день приезда моего в Мозырь, по первому же вызову к начальству. Как только начальник колонии услышал, что я протестант, его аж передернуло: “Что, баптист? А я-то думал, там мозги какие есть, а ты просто баптист – изгой, предатель православия, родителей, веры дедов! Теперь все понятно!” “Почему это я предатель?”, – несмотря на такую ​​со старта агрессию, спокойно спросил я. “А потому, что секты ваши насаждаются Западом, чтобы противостоять истиной вере православия!”, – взорвался начальник, чередуя ли не каждое слово отборнейшей зэковской матерщиной. “Я тоже верующий, вот”, – и полковник хлопнул себя по медалям, – “Православный орден за веру – построили мы церковь в зоне, освящать которую сам Митрополит Филарет приезжал. А вас, сектантов, я никогда на порог не пускал, хотя и ходят тут ко мне некоторые с Библиями, в зону просятся. Не пройдет никто, пока я здесь, я не позволю заразе этой в зоне распространяться!” “Я не хочу доказывать Вам, что я какой-то там “истинный”, но что касается протестантов, то Солженицын, который не один лагерь прошел, видел многое и многих, в том числе и верующих, так и пишет в “Архипелаге”: “Если и были в лагере праведные люди, так это только баптисты и нам, православным, надо брать у них пример веры”. “Я такого не читал”, – махнул рукой зоновский командир. “Так почитайте”, – продолжал я спокойно. “Мне не надо!” – гаркнул ответ. – “Солженицын православия не предавал, не продавал дедов своих”.

“Я тоже не продавал никого, я просто верю в Иисуса Христа”, – не отступал и я, но меня защитник “истинной веры” уже не слушал и обратился к главному оперативнику, который присутствовал там же: “Ты знаешь, Иваныч, в мире 1100 этих сект. На нашу землю понаехали они, чтобы разрушать славянскую расу…” “При чем же тут расы?”- спросил я. “С тобой никто не разговаривает. Я вот, с Иванычем беседую, а ты слушай и мотай на ус”, – демонстрируя свое презрение выжал начальник. “Так вот, Иваныч, 1100 сект, которые распространяются здесь врагами славянского единства, чтобы расу нашу разрушать, чтобы развращать нашу молодежь хапунами своими. Знаешь, как они собираются на ха… “Вы видели “хапуны” эти?” – резко перебил я, так как эту шизу об оргии в христианских храмах слышать не мог. И, по наивности своей, был убежден, что этим вопросом загоню радетеля славянской расы в угол, но что Вы думаете, он мне ответил?”- спросил я у проверяющего, который меня внимательно слушал. “Что?” – переспросил он.

“Что видел! Вы можете себе представить такое? Видел он! А может, пусть бы прокуратура провела проверку по этим заявлениям? Когда начальник колонии видел массовые сексуальные извращения да еще в церкви, то где это было, когда?” “Мы не имеем такой компетенции” “Конечно, я знаю, что не имеем. Да и вопрос этот риторический, вряд начальник мог что-то видеть, ведь если бы видел, то давно заявил бы в соответствующие органы. Извергает просто бесовское кощунство, да может, думает еще, что этим Богу служит”. “А что было после этой встречи?” “В принципе, в заявлениях”, – и я показал на бумаги, лежавшие на столе, рядом с моим экзаменатором, – “Все сказано. Я подтверждаю достоверность данной информации. Какой тут смысл повторять все те оскорбления: “Алкаш дважды кодированный! Гомосек! Даун!” И т.д., и т.д. Я разве только еще раз отмечу, что такой дикости не встречал даже среди тех зэков, которые могли и сидеть по лет 20-30 и образования иметь пару классов. А тут: майоры, подполковники и полковники – почти генеральские чины! – Элита милиции, после университетов и академий да чтоб такое!”

“Вы же должны понимать”, – с грустной улыбкой ответил молодой старлей, который и сам, видимо, только что Академию МВД закончил, – “Люди работают здесь долгими годами и проникаются этой субкультурой”. Объяснение такое, надо признаться, меня поразило. “Я понимаю, не первый год катаюсь”, – ответил я с такою же грустной улыбкой и подумал: “А что, этот, может, и действительно доберется до правды?”

***

“По результатам проведенной проверки с выездом в ИК-20 установлено, что доводы, содержащиеся в обращениях о предвзятом отношении к осужденному Дашкевичу Д.В. со стороны сотрудников ИК-20 на религиозной основе, которые проявились с оскорблениях и угрозах последнему, необоснованном привлечении к дисциплинарной ответственности и создании невыносимых условий отбывания наказания, своего подтверждения не нашли. / … / Доводы … имеют односторонний обвинительный уклон, основанный только на заявлениях осужденного…”, – сообщил мне ответ из Управления ДИН МВД РБ по Гомельской области.

***

Нет, удивился я не этому ответу. Ведь что такое проверка по-белорусски, будь то проверка в зоне, колхозе или министерстве? Это профанация. Бумагомарательство. Уничтожение лесов.

Позволю себе пояснить подробнее, как “проводятся” проверки с этой стороны нашей общей зоны. А проводятся очень просто, по следующей технике:

– Ход № 1: зэк пишет заявление;

– Ход № 2: администрация добавляет к заявлению т.н. “Сопроводиловку”, в которой объясняется: зэк врет;

– Ход № 3: департамент берет данную «сопроводиловку”, называет ее проверкой и отвечает зэку что-нибудь вроде: доводы имеют односторонний обвинительный уклон и своего подтверждения не нашли и т.д.

С такой техникой я встречаюсь всегда, когда стараюсь искать справедливости с этой стороны. Пишу я, к примеру, из жодинской тюрьмы о том, что мне запрещают говорить на пока что государственном, родном языке (ход № 1), администрация объясняет в “сопроводиловке”, что это брехня и, даже, добавляет показания каких-то сокамерников моих (ход № 2), департамент отвечает мне: проведена проверка и далее по тексту (ход № 3). Я, правда, встречаю, потом по этапам и зонам сокамерников этих и они свидетельствуют: “Да, вызвал опер, брал объяснения, я подтвердил, что запрещали тебе по-белорусски.” Но кого это интересует? Кому это докажешь, если слова сотрудника тюрьмы/зоны – истина в последней инстанции, которая не подлежит перепроверке и критическому анализу? Ворон ворону не выклюет глаз.

Но, бывают осечки даже в такой, годами отшлифованной технике. Я одну такую ​​зафиксировал. Дело разворачивалось так. Весна 2010, я сижу на Володарке и вижу по нумерации листов, которые получаю (сам я нумерую все письма, которые посылаю и многие, которые мне присылают, также нумеруют свои), что около 15-20 до меня не дошло. Я, ясное дело, делаю ход № 1 – пишу заявление сначала начальнику Володарки, а потом, не добившись ничего, в департамент. Администрация тюрьмы делает ход № 2. Департамент делает ход № 3. Результат – как всегда: я, во-первых, дурак, а во-вторых, лжец.

И тут, весна 2011, я сижу в изоляторе глубокской колонии, вызывает меня оперативник и вручает пакет из Следственного комитета. В пакете же – те 22 письма, которые не дошли до меня на Володарку год назад. “В чем прикол?” – спрашиваю я. Опер объясняет мне, что Следственный комитет нашел эти письма во время обыска у А.Б., с которым я полмесяца сидел в одной камере в минской тюрьме. Сначала я слабо понимаю, что к чему, но потом складываю следующую картину: меня переводят из одной камеры в другую, женщина на посту “воспитательницы” (что-то вроде почтальона) работать не любит и приносит почту мою в старую камеру и просто бросает ее в кормушку, один из арестантов хранит письма и, может, надеется передать их мне как-нибудь, после же умудряется каким-то образом освободиться и сохраняет корреспонденцию мою дома, но на беднягу возбуждают другую уголовку, приходят с обыском, находят горестные письма мои и высылают их мне в Глубокое.

Самое же примечательное во всем этом рассказе что? То, безусловно, что департаментом “была проведена” проверка, было “четко установлено”, что всю почту я получил. Вот за такую ​​работу бумагомаратели получают деньги отечественных налогоплательщиков!

Конечно, по выходе из изолятора я написал жалобу в прокуратуру с требованием разобраться и, в конце концов, спасти леса белорусские, переводимых на макулатуру – на пустые отписки. Однако администрация глубокской колонии посчитала, что деревьев много растет на просторах нашей Родины и заявление мое не выпустили. Ворон ворону…

***

Нет, удивился я не этому ответу. Истину в нашей зоне произносит тот, кто делает ход № 3, а я имею право только на № 1. Я удивился другому. Прежде всего, такой трусости элиты силовых структур Беларуси. Если я для вас враг народа, изгой, сектант, разрушитель славянская расы и предатель “истиной веры”, то заявите это открыто и напишите это в своих “сопроводиловках”! Откуда страх этот, если помимо увеличения премиальных, новых звездочек и орденов, вам ничего не грозит? Нет, они боятся. И причиной тому то, что воронье только в стаях могут метаться, бесноваться, друг перед другом соревноваться в оскорблениях, оплевывании, издевательствах. А как только появляется кто-то смелый и говорит “Кыш!”, вороны в испуге разлетаются, так как ворон птица хоть и хищная, но уж больно трусливая.

И что самое ужасное, я никак не могу понять, как это надеется кто-то, что такие трусливые вояки будут защищать “стабильность” в случае не дай Бог (читать: дай Бог!) чего? Это те, которые лягут костями за трижды измененную Конституцию и Гаранта этих изменений? Сейчас я вам предсказываю, как будут разворачиваться события: выходят правдоискатели, не знаю много их или мало, но, очевидно, что все люди смелые, стучат ногой по бетонной брусчатке и произносят кодовое слово “Кыш!” – и воронье в испуге разлетается, так как ворон птица хоть и хищная, но уж больно трусливая.

Дмитрий Дашкевич, Гродно, тюрьма № 1