Это первая часть интервью, записанного в мае 2012 года – через 16 лет после голодовки Юрия Ходыко и Вячеслава Сивчика в камерах минской “Володарки”. Какими видятся политические аресты 1996 года, голодовки в тюрьме, отношение охранников с позиций нынешнего времени? Предвидели ли когда-то первые политзаключенные новой эпохи, что события с их участием – только начало долгих лет репрессий в Беларуси?
Об оптимизме
– Конечно, мы сознательно пошли на голодовку. Мы пошли, понимая, что надо ее держать долго, настойчиво, и были убеждены, что на этом история голодающих и закончится. Это оптимизм был такой тогда. Еще он подкреплялся и той ситуацией, в которой проходил наш арест и в которой произошло освобождение. Я не буду всего вам рассказывать, это довольно много, но самые главные черты, конечно, надо напомнить.
Тогда был довольно значительный общественный подъем. Спровоцировала его моя жена, в значительной степени. Она сначала была растерянна, когда обратилась в штаб-квартиру Фронта – а там практически никого из руководства нет. Позняк – уехал, Вечорко – арестован, Ходыко – арестован, Сивчик – арестован… Один Ивашкевич был. Тогда она сделала плакаты “Свободу Ходыко!”, повесила на грудь и на спину и ездила так на работу и с работы… Она организовала кампанию по сбору подписей за мое освобождение среди депутатов. Шарецкий подписывался, еще многие. Богданкевич, разумеется, Василь Быков… И, кроме того, у нас были тогда нормальные отношения с демократической Россией. Она не была еще такой – путинской.
О Ельцине
Я вообще уважаю Ельцина. Я был с ним немного знаком – случайно, конечно. Мы столкнулись в 91-м году, за полтора месяца до ГКЧП, на Рижском взморье. Абсолютно случайно! Была плохая погода, а мы ехали, по желанию моей жены, попрощаться. Все ждали, что вот-вот что-то произойдет, и мы проехали по знакомым в Таллинне, Риге, Вильнюсе. И в Риге нас сопровождает моя старая знакомая, Аня Хралович. Мы идем, все пустое, а навстречу – группа в несколько человек. Подходят ближе, смотрю: Ельцин! С женой и с одним охранником…
Мы поздоровались. Жена меня представила: что я – один из руководителей Народного Фронта. Ельцин (жестом показывает, что произошло рукопожатие собеседников) сказал: “Будем вместе бороться за демократию!”. Ну, и разошлись.
И потому я сразу сообщил жене, что надо писать Ельцину.
Как оказалось, на Ельцина выходили через несколько каналов. Мой непосредственный учитель, Сергей Иванович Анисимов, член-корреспондент Академии Наук СССР, был в хороших отношениях с тогдашним вице-президентом Велиховым. Велихов дошел до Явлинского, Явлинский дошел до Ельцина. Они говорили уже потом, что вот такие делали усилия.
Жена дозвонилась до канцелярии Ельцина. И до Сергея Ковалева, который также был известен в те времена как постоянный поклонник демократии. Конечно, я не знал о том, дадут плоды эти усилия или нет.
Об изоляции и ее прорыве
Нас с Сивчиком держали изолированно, издали только можно было увидеть друг друга; мы нигде не пересекались, за этим следили. Сначала к нам пришел наш священник – Ян Матусевич. Он нас исповедовал и подготовил к голодовке. НЕ отговаривал. Приходила, хотя и не часто, адвокат – Надежда Дударева. Передавала нам какую-то информацию с воли. Кончилось это тем, что жене моей разрешили встречу.
Встреча – как в кино, такой барьер, за стеклом… Жена мне говорит: “Кончай голодовку!” – А сама протягивает ладонь, а здесь (показывает на середину ладони) написано: “Продолжай!” Она тогда встряхнула общественность, потому что более или менее заметные акции начались только после 9 мая, когда после ареста уже прошло две недели. А потом пошли молодежные акции, о которых я узнал от охраны.
Об охране
Надо сказать, что охрана относилась вполне благосклонно, не могу сказать, что против меня делались какие-то неприятные вещи. Вот, например, показательный случай. Я голодал по всем правилам: только вода, никакой еды, ни в каком виде. И – гулять! Гулять можно было только один час. Независимо от этого, я выходил во дворик. Это замкнутое пространство, такая большая комната без потолка – там проволока колючая и небо. Ничего больше не видно. Ну, и еще лужи могут быть на полу. И ходи по кругу… Ну, и час, значит, ходишь. Но это нужно, я никогда не уклонялся от этого.
Я сидел в 6-местной камере, никого не подсаживали лишнего – только 6 человек. Хотя ходили такие рассказы, что люди там просто ночуют на полу – у меня не было такого. И однажды никто не захотел на прогулку, я пошел один. Ведет меня такой маленький конвоир, а когда идешь по тамошним длинным коридорам с поворотами, по правилам руки надо держать за спиной. А это всегда неприятная обязаннаость. Ну и я, конечно, если мне ничего не говорят, руки опускаю. Он молчит – ну а мне что? Идем, он спрашивает, слышал я, как там кричали на улице, я говорю: нет, не слышал. А он говорит: “Вот, там люди собрались, кричали!” Я говорю: “Это из-за того, что здесь вот так милиция!». Мы доходим до поворота, где сидел всегда старший их смотритель. Мой конвоир видит его и мне командует: “Ручки за спину!” Я там чуть не упал с этими “ручками”… Это было вот такое у него психологическое раздвоение: он ко мне с уважением относиться – и здесь надо командовать “Руки за спину!”…
О соблазнах и смыслах
Я, конечно, не собирался голодать до конца. Я собирался голодать, может быть, неделю – неделю и пять дней… Но – не более сорока дней. Я знал, что больше – там уже угроза для жизни. Да, у нас было сражение, я хотел твердо бороться, но – не до бессмысленности.
Так получилось, что к концу моего срока (я там просидел до 21 мая) однажды я поддался искушению. Я посолил воду, которую пил. Она мне казалась такой вкусной, это соленая водички! Через два дня получаю от жены известие, что “ни в коем случае нельзя пить соленую воду! Заканчивай! “Оказывается, это очень вредно. Нарушается некий обмен в организме, когда попадают эти ионы натрия. И я перестал, но тут уж она добилась того, что меня потащили на медицинскую комиссию. Где-то вот так 19 мая собралась там комиссия, значит, все они меня там прослушали, осмотрели… Я чувствовал себя вполне нормально. Казалось, что они зря только эту комиссию собрали. Но через два дня – вещи, и на выход… Это подействовал звонок из Москвы.
Ельцин и правда звонил Лукашенко. Как уж он там говорил, в своем духе… но Лукашенко тут же выполнил этот самый приказ. Он тогда очень смотрел на Москву, он мечтал попасть в Москву и поэтому, конечно же, не мог нарушить это. Так что пример мой я бы не сказал, что совсем типичный.
О Козулине и Тэтчер
Здесь лишь несколько можно сделать выводов. Что, если хотите голодать, нужно знать, как это делать. Что нельзя делать так: голодал-голодал, а потом поел, попил что-нибудь. Ведь запускается все в организме, и это сказывается плохо.
Через 10 дней голодовки исчезает всякое чувство голода, и ты можешь спокойно голодать, сколько хочешь. Но надо было помнить, и я об этом помнил, что в свое время ирландские националисты голодали в английских тюрьмах до смерти – все они, семь человек, продержались 54-56 дней, только один, по-моему – более 60. И умирали… Это был режим Тэтчер тогда, “железной леди”, и их смерти оказались тщетными. Это не вызвало никакого особого движения в обществе. Поэтому голодать только для того, чтобы умереть, – это, по-моему, неразумно. Это лишнее состязание. Всегда нужно иметь какую-то конкретную цель.
В этом смысле пример Козулина нормальный. Он хоть и голодал 50 с лишним дней, но добился конкретной цели: конкретной реакции со стороны Запада. И когда это произошло, он мог спокойно закончить голодовку. И это правильно.
О голодовке Коваленко
Чего он добьется, если ему позволят умереть за решеткой? Ничего. Его жизнь гораздо более ценная, чем смерть в таких обстоятельствах. Ну, если он мог рассчитывать по каким-либо признакам, что может добиться своего личного освобождения своей голодовкой – пусть голодает за это, но я не думаю, что у него есть такие основания… Я думаю, и ему тоже писал и говорил, что голодовку надо заканчивать, что смерть в такой ситуации ничего полезного не принесет.
Вскоре после этого разговора, по просьбам известных белорусских деятелей, в том числе нашего собеседника Юрия Ходыко и упомянутого им Александра Козулина, Сергей Коваленко голодовку прекратил.
(Продолжение следует)
